— Подождите, Александр Владимирович, — я придвинул к нему стакан чая. — Успокойтесь и расскажите по порядку. Вы же с утра работали?

Сорокин благодарно взял стакан, его руки слегка подрагивали от возбуждения:

— Да, с шести утра. После разговора с профессором я сразу отправился в лабораторию. Мы взяли три образца стали Крестовского — те, что остались после испытаний комиссии.

Он развернул на столе график, не обращая внимания на тарелку с борщом:

— Смотрите! При тысяче шестистах градусах начинается разрушение структуры. Точно как говорил Величковский. Мы проверили трижды — результат всегда одинаковый.

Молодой инженер достал из папки микрофотографии:

— А вот снимки через цейсовский микроскоп. Видите эти темные линии? Это микротрещины. Они образуются при определенном режиме охлаждения. И самое главное… — он понизил голос, оглядываясь по сторонам, — они будут расти. Медленно, но неизбежно.

— То есть?

— То есть сначала сталь кажется нормальной. Проходит все испытания на прочность. Но потом, под нагрузкой… — он провел пальцем по графику. — Через три-четыре месяца начнется разрушение. А если металл будет работать при высоких температурах, то эффект усиливается многократно.

В его глазах за стеклами очков появился азартный блеск:

— Мы уже поставили образцы на длительные испытания. Через неделю будут первые результаты. Но уже сейчас видно — эта сталь категорически не годится для оборонного заказа.

Я отодвинул остывший борщ. Информация была слишком важной.

— А наша технология?

— А вот здесь самое интересное! — Сорокин достал еще один график. — Мы провели те же испытания с нашими образцами. Никаких микротрещин. Структура идеально однородная. И главное — полная стабильность при длительных нагрузках.

Он начал было доставать еще какие-то чертежи, но я остановил его:

— Значит, если военные проведут такие же испытания, то получат такие же результаты.

— Они обязательно их проведут, — уверенно кивнул Сорокин. — Это стандартная процедура для военной приемки. И как только увидят эти дефекты, все будет кончено.

Я дал ему еще поручение и молодой помощник умчался дальше по делам.

После разговора с Сорокиным я посвятил остаток утра текущим делам. Подписал ведомости на зарплату, которые принес Котов. Просмотрел отчеты о работе мартеновского цеха, там намечались проблемы с футеровкой второй печи. Принял клерка из Промбанка, приехавшего согласовывать условия нового кредита.

Около двух часов пополудни позвонил Глушков:

— Леонид Иванович, нужно встретиться. Не в конторе.

В его голосе я уловил что-то необычное.

— Где?

— В заводской чайной у механического цеха. Через час.

Небольшая заводская чайная встретила меня запахом щей и свежего хлеба. Глушков сидел за дальним столиком у окна. Перед ним стоял граненый стакан с чаем в жестяном подстаканнике.

— Присаживайтесь, Леонид Иванович, — Глушков говорил негромко, почти не шевеля губами. — Нашли мы вашего информатора.

Он подождал, пока немолодая буфетчица в белом переднике принесла мне чай и отошла на безопасное расстояние.

— Помните Михайлова из центральной заводской лаборатории? Такой неприметный, в потертом пиджаке, вечно с какими-то пробирками шлялся.

Я кивнул. Действительно, есть такой — тихий химик-аналитик, из тех, кого обычно не замечаешь.

— Весь день следили за ним, — продолжал Глушков, помешивая ложечкой чай. — Работники говорят, он каждый вечер после важных испытаний задерживается в лаборатории. Якобы описи реактивов составляет. А на самом деле другими делишками занимается.

— Давно он у нас работает?

— В том-то и дело, — Глушков чуть наклонился вперед. — Устроился всего три месяца назад. По рекомендации… угадайте кого?

— Николаева?

— Точно. А теперь самое интересное, — он понизил голос еще больше. — Вчера мои ребята проследили, куда он после работы ходит. Снимает комнату в доме на Маросейке. И знаете, кто живет этажом выше?

Я вопросительно поднял бровь.

— Племянница нашего друга Крестовского. Похоже, там у них что-то вроде явочной квартиры. Каждый вечер какие-то люди приходят, подолгу сидят.

За соседним столом громко заговорили рабочие из прокатного цеха, пришедшие на обед. Глушков замолчал, дождался, пока они отойдут.

— Но главное не это, — он отхлебнул остывший чай. — Вчера вечером Михайлов напился в той же пивной. И знаете, что он рассказывал собутыльникам? Что скоро будет богатым человеком. Что некие благодетели обещали ему место в Промакадемии и квартиру в центре.

Я задумчиво смотрел в окно. За мутными стеклами виднелись корпуса механического цеха, клубы пара от заводской котельной.

— Что предлагаете? — спросил я наконец.

Глушков усмехнулся:

— А вот тут есть одна идея. Я думаю, не стоит его трогать. Пока. Пусть работает. Но… — он снова понизил голос. — Можно ведь через него самого нужную информацию пустить. Ту, которую нам выгодно.

Я понимающе кивнул:

— То есть дезинформацию?

— Именно. Например, о том, что мы впали в отчаяние после проигрыша. Что готовы на крайние меры… — Глушков сделал многозначительную паузу.

— И что всю документацию по технологии собираемся уничтожить, — закончил я его мысль.

— Вот-вот. Пусть Крестовский понервничает. А мы посмотрим на его реакцию.

За окном начинало темнеть — короткий зимний день подходил к концу. Я взглянул на часы. Скоро нужно было ехать в наркомат, Елена обещала показать какие-то важные документы.

— Хорошо, — я допил остывший чай. — Действуйте. Только аккуратно, без лишнего нажима.

Выйдя из чайной, я направился к стоянке, где ждал «Бьюик». Мысли уже были о предстоящей встрече. Что же такого нашла Елена в архивах наркомата, что не решилась сказать по телефону?

Степан завел машину. Зимние сумерки окутывали Москву, в окнах домов уже зажигались огни.

В наркомате уже почти никого не было. Только гардеробщик дремал у вешалки, да где-то на верхних этажах стучала одинокая пишущая машинка. Елена ждала меня у выхода, кутаясь в меховой воротник.

— Поедем ко мне, — тихо сказала она. — Документы у меня дома. Здесь слишком много любопытных ушей.

Ее квартира располагалась в старом доме на Поварской, две небольшие комнаты с высокими потолками и окнами во двор. Книжные шкафы до потолка, пианино «Беккер», привезенное еще до революции, несколько акварелей на стенах. В углу потрескивала изразцовая печь, распространяя уютное тепло.

— Чаю? — спросила она, снимая жакет.

— Лучше сразу к делу.

Елена достала из секретера папку:

— Вот, смотри. Я нашла старые протоколы заседаний. История с Коломенским заводом в прошлом году. Там все повторяется один в один.

Она разложила бумаги на столе:

— Те же люди в комиссии. Тот же сценарий с «найденными» техническими публикациями. И даже суммы очень похожие, те же сто тысяч через подставные конторы.

В полумраке кабинета ее глаза блестели необычно ярко. Я невольно залюбовался, в такие моменты, увлеченная работой, она была особенно красива.

— Но самое интересное, — Елена достала еще один документ, — я нашла черновик письма Николаева. Он готовил почву для отстранения нашего завода от оборонных заказов еще до истории с комиссией. Смотрите даты — это же явный сговор!

Она стояла так близко, что я чувствовал аромат ее духов, легкий запах «Коти Шипр». От печки шло тепло, за окном падал снег.

Елена тем временем разложила на столе документы:

— И вот что еще странно. Я проверила старые сводки поставок металла. В прошлый раз, когда Крестовский получил заказ в обход Коломенского завода, было несколько аварий. Разрушение конструкций при испытаниях. Но все документы об этом куда-то исчезли.

Она устало опустилась в кресло у печки. В соседней комнате тикали старинные часы.

— Знаешь, — девушка вдруг встала и прошлась по комнате туда-сюда. — Когда я узнала о решении комиссии, я не могла поверить. Ведь это просто нелепо, отвергнуть настоящую инновацию ради… — она махнула рукой.